Ничего, кроме заезженной кассеты и видеозаписи, где она поет «Гори, Гори Ясно», «Продано» и «Домой!» - ни одного материала, только стихи и голос. Кого люблю, как говорится, того и препарирую. Я взялась доказать, что ассоциативные ряды, выстраиваемые Янкой, КАК БЫ произвольно, на самом деле являются далеко не случайными и, более того, железно обоснованными. Что каждой песне, даже самой темной и мутной, присущи, как правило, одна-две, максимум три темы, которые железно выдерживаются. Что главная ее тема, непреходящая - смерть - в каждой песне имеет свое обличье. Но в пределах одного текста смерть обличья не меняет. В пределах одного текста образный ряд сохраняется и строго выдерживается. Собственно, я пыталась докопаться: откуда берется эффект «круто, но ни фига не понял», точнее - «ни фига не понял, но очень круто». Понять, откуда возникает это чувство абсолютного приятия Янкиных текстов. Кто не любит ковыряться под микроскопом в любимых стихах - не заставляю. А по мне так Янка что без микроскопа, что под микроскопом - всяк хороша... Ассоциативные ряды ее стихов не только выдержаны. Они еще поддержаны фольклорной и русской поэтическими традициями, то есть ложатся на заранее подготовленную почву. Скажем, русский человек изначально привык к тому, что «мост» связан с разлукой, смертью, переходом из одного состояния в другое. Примеры: народная песня «По Дону Гуляет» Если помните, там речь идет о предсказании цыганки: «утонешь в день свадьбы своей» - и о том, как конь, везущий невесту,«сшибся с моста». «Невеста упала в круты берега». Упав, бедная девушка долго прощалась с близкими и, наконец, утонула. Переходя из девического состояния в замужнее, героиня песни не одолела ПЕРЕХОДА (моста) и погибла. Романс «Мой костер в тумане светит» - цыганка говорит мимолетному возлюбленному: «Ночью нас никто не встретит, мы простимся НА МОСТУ». Марина Цветаева прямо называет мост местом смерти: По-следний мост (Руки не отдам, не выну!)
Последний мост,
Последняя мостовина.
Во-да и твердь.
Выкладываю монеты.
День-га за смерть,
Харонова мзда на Лету. И чуть дальше: Мост, ты не муж
Любовник - сплошное мимо. Героиня опять же расстается на мосту с возлюбленным. Расставание переживает крайне тяжело и при этом неустанно размышляет - не броситься ли ей с этого самого моста в реку. Поэтому Янкин «трамвай до ближнего моста» будет восприниматься однозначно. Знаем мы, что это за мост и что нас там ждет. Эта подготовленность восприятия и делает глубинную внутреннюю Янкину логику понятной. Для начала я расковыряла для анализа песню «На Черный День». Здесь смерть имеет обличье КРУГА, представленного прежде всего как ярмарочная площадь с балаганами, каруселями и прочими обманчиво-привлекательными атрибутами ярмарки. Площадь, балаган, торжище, «луна-парк», плаха, бунт и, наконец, бегство - навстречу неизбежной гибели. У той же Марины Цветаевой «круглая площадь» - это рай: И падает шелковый пояс
На площади - круглой, как рай. Маринин «круглый рай» оборачивается у Янки «круглым адом» (КРУГИ АДА). Круг как знак, символ смерти возникает с первых строк и дальше присутствует неизменно, то явно, то скрыто. Второй упал,
Четвертый сел,
Восьмого вывели на круг В тихий омут буйной головой
Холодный пот, расходятся круги Железный конь,
Защитный цвет,
Стальные гусеницы в ряд,
Аттракцион для новичков,
По кругу лошади летят,
А заводной калейдоскоп
Звенит кривыми зеркалами колесо
Вращается быстрей
Под звуки марша
Головы долой Танки («железный конь», «защитный цвет»), обступившие площадь, - кошмар первых лет перестройки! Баку, Вильнюс, Тбилиси! - преображаются в зловещую карусель («аттракцион для новичков»). В кровавенький карнавал подавленного бунта Баррикады, ура, Гаврош, знамя, «один сапог рижского ОМОНовца стоит дороже всех этих » (не помню, чья фраза, но прозвучала когда-то). Кто первый начал? Кто виноват? Погибли невинные! Саперные лопатки, истеричные женщины, жуткие публикации журнала «Огонек» Помните? В страшноватеньком балагане «круглой площади» даже вопроса нет - кровь проливается или клюквенный сок. Все блоковские «арлекины», истекающие клюквенным соком, давно сошли со сцены, устарели, обветшали и осыпались. В Янкином балагане на потеху рубят самые настоящие головы. Все без баловства, иначе просто неинтересно. Вернее - иначе просто не бывает. Карусель набирает разбег, и мир уподобляется калейдоскопу, бешено вращающемуся перед глазами. Калейдоскоп - вещь одновременно и «круглая» (поворачивают) и площадная (покупают на ярмарке) Внешне безобидная, но увеличь его до размеров Вселенной, да залезь между его острых осколков, да пусть чья-то Вселенская Рука его повернет. Хотя бы разок. И без того искаженный мир искажается еще больше в кривых зеркалах, которые постоянно перемещаются перед глазами… Следующая строфа вводит персонажей, которым суждено оказаться в водовороте свихнувшегося калейдоскопа, между кривых зеркал и подступающих танков. Это блоковские «арлекины» и цветаевские «кармен», безнадежно устаревшие с их кукольными - ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ – страстями. Янка - человек конца XX века - принципиально антигуманистична. Человек – Ничто. Площадь – все. Человек - пылинка. Угодил на Площадь не вовремя, попал под гусеницы - не повезло, но только ведь не жалеть его за это. А эти устаревшие персонажи еще подвержены гуманизму, они еще думают, что человеческая жизнь имеет какую-то ценность. Более того, они полны иллюзий насчет того, что ИХ СОБСТВЕННАЯ жизнь имеет какую-то ценность. Поехали. Поела моль цветную шаль
На картах тройка и семерка «Цветная шаль» - из арсенала цыганки. Той, что простится на мосту .Кармен (В том числе и цветаевская «площадная» Кармен, и блоковская «петербургская»). Но только эта роковая Кармен в конце двадцатого века оказалась изрядно поеденной молью. И символ рока - «тройка, семерка, дама Пик» - тоже, видимо, здорово обветшал. Во всяком случае, ЭТОТ РОК явно не канает. Супротив кольца танков зловещие тайны Пиковой Дамы выглядят, мягко говоря, несерьезно. И дальше: Лбов бильярдные шары
От столкновенья раскатились пополам
Да по углам
Просторов и широт
Ассоциативный ряд выстраивается безупречно «она» (женский персонаж) - «цыганка», гадалка, роковая женщина (ха-ха!), «он» - партнер цыганки с непременной игрой на бильярде. И сам неотделим в эстетике строфы от бильярдного шара. Чья-то Вселенская Рука ка-ак бабахнет по шарам! Шары и раскололись. ОТ СТОЛКНОВЕНИЯ с новым, с железным, со страшным миром - миром конца двадцатого века, миром тоталитаризма, миром толпы - бедный идеалист с его жалкими «роковыми страстями» просто трескается. И, треснув, раскатывается - ПО УГЛАМ просторов и широт. Откуда УГЛЫ? Мир-то не квадратный! Мир же круглый! Круглый, как смерть, как ад! Да, мир круглый - как ад, как смерть. А бедному устаревшему идеалисту он представляется прямоугольным, как… бильярдный стол. Вот и воздалось по вере его: раскатился по углам Вселенной, так и не осознав ее до конца. А ярмарка превращается в бунт - новый виток Праздника: А за осколками витрин
Остатки праздничных нарядов,
Под полозьями саней
Живая плоть чужих раскладов
А под прилавком попугай
Из шапки достает билеты на трамвай
До ближнего моста,
На вертолет без окон и дверей
В тихий омут буйной головой,
Колесо вращается быстрей
Кривые зеркала калейдоскопа оборачиваются битыми витринами. Праздничные наряды - это все рухлядь, это все в прошлом, во времена «цыганки» Они обречены на то, чтобы и их поела моль. Площадь взбунтовалась. Остается – бежать. «Сани» - еще один атрибут «былой жизни» Какой анахронизм. И до чего несовременна вся эта «любовь», все это разглядывание мельчайших деталек жизни под лупой, которым славился девятнадцатый век да, и вообще, все искусство эпохи гуманизма. Ну что, убегут они на санях от танков? Да нет, конечно. Даже и гнаться за ними смысла нет. Куда они денутся с подводной лодки? Бежать с площади ада балагана от судьбы невозможно. Еще один ярмарочный персонаж - попугаи, достающий из шапки билетики со «счастьем». Существовали, конечно, «счастливые» трамвайные билетики. Но только в данном случае «счастье» (слово-переход, связывающее цепочку «билет со счастьем» - «счастливый трамвайный билет») опущено. Счастья быть не может. Его просто не бывает - теперь. Трамвай же идет до ближнего моста - о том, что есть МОСТ, я уже говорила. А там уже ждет вертолет без окон и дверей. Еще одно круговое движение - лопастей. И здесь, на мосту, неожиданно возникает стремительно расходящаяся вертикаль вертолет - вверх, человек - вниз, с моста. Но и наверху, и внизу - круги. Холодный пот, расходятся круги... Избежать невозможно. И, что еще более соответствует логике тоталитаризма, смерть настигает стремительно и неуклонно «Колесо вращается быстрей». SUMMA. В песне «На Черный День» смерть представлена как круг и балаган. Персонажи Смерти (персонажи балагана), карусель, калейдоскоп, колесо, плаха, попугай с билетиком. Это персонажи судьбы и они так или иначе «круглые». Жизнь предстает как прямоугольник и как убогий интерьер провинциальной мелодрамы конца девятнадцатого века: поеденная молью шаль, игральные карты (прямоугольнички), бильярдный стол, сани. Жизнь НЕЖИЗНЕСПОСОБНА в силу своей прямоугольности - природа стремится к округлению углов, к шару. Не открытое провозглашение («Друзья, давайте все умрем») неизбежности смерти, а глубинная логика всего мироздания - вот что создает трагичность мира Янкиной песни. Жизнь неизбежно умрет, потому что жизнь искусственна. Смерть торжествует, потому что обнаруживает себя во всем: А ты кидай свои слова в мою ПРОРУБЬ
Ты кидай свои ножи в мои двери,
Свой горох кидай горстями в мои стены,
Свои зерна в зараженную почву На переломанных кустах клочья флагов,
На перебитых фонарях обрывки петель,
На обесцвеченных глазах мутные стекла,
На обмороженной земле - белые камни Кидай свой бисер перед вздернутым рылом,
Кидай пустые кошельки на дорогу,
Кидай монеты в полосатые кепки,
Свои песни в распростертую ПРОПАСТЬ В моем углу засохший хлеб и тараканы,
В моей ДЫРЕ цветные краски и голос
В моей крови песок мешается с грязью,
А на матрасе позапрошлые руки А за дверями роют ЯМЫ для деревьев,
Стреляют детки из рогатки по кошкам,
А кошки плачут и кричат во все горло,
Кошки падают в пустые КОЛОДЦЫ А ты кидай свои слова в мою прорубь,
Ты кидай свои ножи в мои двери,
Свой горох кидай горстями в мои стены...
Здесь смерть принимает обличие ямы, дыры, колодца - это пропасть, приветливо ожидающая человека («распростертая пропасть», с распростертыми объятиями). Основная тема песни - безнадежность. Как мне представляется, персонажей здесь двое: во-первых, «я», и во-вторых, «ты». «Ты» явно моложе «меня» Запал у «тебя» еще есть, энергия еще хлещет, еще не иссякло стремление что-то делать. «Я» подбадриваю «тебя»- конечно, все, что «ты» делаешь - бесполезно («я»-то это знаю!), но - делай. А вдруг что-нибудь да прорастет? Бесполезность «твоих» действий не выражена явно, СЛОВАМИ, но поддержана традиционным ассоциативным строем. Какие действия исстари считаются бесполезными? Как об стенку горох, «вышел сеятель сеять, и иное упало при дороге», метать бисер перед свиньями. А «я» призываю «тебя» продолжать это делать, внутренне уже обрекая «твои» действия на поражение. Но может быть пока «ты» еще имеешь силы это делать может быть. Второй персонаж, «я» - не просто потерпел поражение. Он находится в мире, где бесполезность любого действия, где всякая разруха не просто присущи бытию, они ВОЗВЕДЕНЫ В КВАДРАТ. Кусты не просто переломаны - на них еще и КЛОЧЬЯ флагов, Фонари не просто перебиты - на них не просто кого-то повесили - уже и трупы сняли, обрезав веревки. Глаза не просто обесцвечены - они еще и скрыты за мутными стеклами. Хлеб не только засох, но и погрызен тараканами. В крови не только песок, но и грязь. Руки не ВЧЕРАШНИЕ, а позапрошлые, позавчерашние. И весь мир постепенно валится в пропасть, вслед за словами деревья - в ямы, кошки - в колодцы. Но «ты» продолжай кидать. Продолжай. Голос из ямы, из пропасти. Пока хоть один кидает - может быть… может быть... Принципиальный антигуманизм Янкиного творчества - это принципиальный антигуманизм нашего времени. Этот мир таков, что его совершенно не жаль - «Гори, Гори Ясно». Мир в этой песне - дом. В определенной степени поддержанный традиционной сказкой «Кошкин дом» Кстати, это выражение иногда обозначает «сумасшедший дом». «Ну, это просто кошкин дом какой-то!». Кошка легко заменятся козой, а коза - козлом. На «козла» же охотно наматываются совершенно иные значения, за «козла» и в морду дать можно, что и происходит. Дом напился и подрался,
Дом не помнит, кто кого
Козлом впервые обозвал...(*)
Этот «дом» спасать определенно не хочется. Хозяин - козел: Дом горит - козел не видит,
Дом горит - козел не знает,
Что козлом на свет родился,
За козла и отвечает... Деструкт приветствуется настолько, что не жаль даже самое себя. Частушка, вплетенная в песню о пожаре «кошкиного дома»: На дороге я валялась,
Грязь слезами разбавляла,
Разорвали нову юбку,
Да заткнули ею рот, - полностью лишена самосострадания. Да и насрать то на меня, НА ТАКУЮ! Да на всех насрать, лишь бы только весь этот козлиный дом наконец сгорел дотла! С заткнутым ртом, видимо, изнасилованная и избитая, героиня радостно выкликает. «Гори, тори ясно!» Лейся песня на просторе,
Залетай в печные трубы,
Рожки-ножки черным дымом
По красавице земле
Солнышко смеется
Громким красным смехом,
Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло! Печные трубы, печи - то, что остается после выгоревшего деревенского дома. То, что развалится последним. От козлика же, к величайшей радости всего мира, остались «рожки да ножки», да и те скоро будут развеяны черным дымом. И земля, освобожденная от козла, от дома, от всей этой гадости (из которой Янкина героиня НЕ ИСКЛЮЧАЕТ И СЕБЯ), вновь становится «красавицей» И солнышко весьма одобряет это дело, более того - солнце связано с пожаром оно КРАСНОЕ. Я запуталась. Для чего я начала эту телегу ДОКАЗАТЬ, что мне нравится Янкино творчество. Ну, и что это доказывает? Е. Хаецкая. Не публиковалось, Санкт Петербург, 29.09.97 г. * У Янки: «Дом горит, козел не видит
Он напился и подрался,
Он не помнит, кто кого
Козлом впервые обозвал».