В принципе, фрау Дягилеву я узнал, как это принято называть сейчас как гёрлфренд некоего Егора Летова. Я должен сразу сделать некоторое отступление: на самый-самый первый Новосибирский Рок-фестиваль приехала очень смешная группа из города Омска. Называлось это шоу ТРЕТИЙ РЕЙХ, что было шоком и пощечиной, потому что комсомольцы литовали тексты каким-то беззубым хорд-рок группам, подражавшим DEEP PURPLE, – а тут приехали какие-то то ли панки, то ли хиппари отпетые. Они выглядели очень экстравагантно и назывались ТРЕТИЙ РЕЙХ, хотя, на самом деле, это был тот самый ПИК КЛАКСОН. И за ударной установкой с трудом угадывался очень такого интеллигентного вида молодой человек, в очёчках, играть на барабанах не умевший, как и все они толком не умели играть, хотя в общем, очень дружно это все у них получалось. Никто не знал, что этот молодой человек за барабанами, буквально через год или два взорвется суперстар, и по всей стране устроит дебош, фурор – «кожаны чернее ночи, панки в городе – хой-хой-хой!». Вот. А мы все же здесь в одном котле варились, в рок-клубе этом новосибирском, а поскольку Новосибирск, – столица Сибири, то вся окрестная братия – омская там, барнаульская, тюменская – здесь крутилась, и называлось все это движение «Рок-Периферия» – где-то от Урала до Дальнего Востока. Я не буду скрывать неприязнь людей провинциальных к людям, проживающим в Москве и – отчасти – в Петербурге, хотя, конечно, петербургские столько антипатии не вызывают… И, как альтернатива, появился сначала Егор Летов, а потом и Дягилева. Вы заметьте, кстати, какая фамилия – Дягилева. Не Сидорова. Насколько я помню, она из очень хорошей семьи, жили они в центре города, там, где обычно обитает номенклатура, тогда еще советская. Папа у нее – он не партийный босс, а, по-моему, какой-то крупный ученый… Впрочем, дома у нее я не был, а пересекались мы, когда она стала известна широко в узких кругах, как, так сказать, гёрлфренд Егора Летова. А до этого она попевала свои песенки в узком кругу – это тогда, да и сейчас, было модно: песни под гитару. И тут вдруг ее супружник, сожитель – не знаю, как назвать – Егор Летов начал громко со сцены петь «Мы лед под ногами майора» – что-то в этом роде. Ну, где-то с полгода она послушала благоверного, естественно, вышла на другой круг общения – и запела. Сама. Причем чуть ли не ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА ее первыми аккомпаниаторами и была, потом уже, а в основном она ездила по всяким Барнаулам и Томскам, где тур шел, где люди собирались… Тогда вообще интересно было: мы слушали людей просто с гитарой, хотя, приходили на «рок», на пятое-десятое – и вот Яночка, как бы, и засветилась, а даже если и не выступала – то все равно присутствовала. И, после всех этих «Рок-Периферий» и «Рок-Азий», все, кто принимал самое активное участие – где-то набивались в какие-то домики – в Барнауле вообще полгорода деревянных домиков – нажирались водки, говорили до утра. Если честно, общались мы с ней довольно поверхностно, так, на уровне «Здравствуй, Яна» – в тот период с ней общался такой Николай Гнедков, а я, собственно, был барабанщиком его ансамбля. А это ведь такая специфика: Коля – он вожак, певец и поэт, он лицо ансамбля, а я просто где-то есть. А Коля с Яной – они же поэты, личности – и они вдвоем уходили, о чем-то говорили, а я, собственно, и не лез, я никогда не писал никаких песен – и о чем мне общаться с Яной? Ну Янка и Янка… Единственное, чего я не понял во всей этой истории – чего она полезла в речку Иню, Инюшку… Это в начале мая было, к тому времени, насколько я помню, она никаких отношений с господином Летовым не поддерживала… Общее впечатление – что она была такая первая, я буду это говорить с позиций настоящего времени – в то время она была такая первая. До этого все наши рок-герои были такие малолетние наркоманы в кожаных куртках. Я никого не хочу задеть, но весь рок – он был вот такой, что-то там парни кричали спьяну про больную совесть. революционизировали, как могли, обстановку. И вот выходит девочка, и начинает таким ангельским голосочком… как это: «И телевизор с потолка свисает, и как хуево мне, никто не знает»… Что меня вообще в том периоде всегда удивляло, доперестроечном, советском периоде – то, что люди это делали, отчетливо понимая, что это творчество – оно, в принципе, какого-то успеха не приносит. Единственное, что могло это принести – это то, что те, кто ее приглашали в соседний Томск или Барнаул, присылали деньги на билет, на плацкарту. В отличие от нынешнего обилия различных талантов и супер-пупер талантов, она, – да и все, пожалуй, – были бескорыстна. И была у них какая-то своя тусовка – вот Коля Рок-Н-Ролл, Дягилева, Летов – и те, кто там рядом был – они какой-то своей стайкой держались, а вот мы с Колей туда уже как-то не входили… Мы как-то пересекались, сталкивались, выпивали – но вот так, чтобы быть своими – этого не было. И вот это то, что их слегка отличало: все были «братки-рокеры», а они были нам как бы и не братки и не рокеры… так как-то. То есть, вот эта какая-то оппозиция жизни, оппозиция власти, и плюс еще оппозиция и той среде, той рокерской массе, которая, в общем-то, упертая была, – они себя как-то выделяли, вычленяли. Это вот упорное нежелание связываться с профессиональными музыкантами… ну, Летов-то вообще потом стал как Майкл Джексон – последнее, что я видел, здесь, в Новосибирске, больше всего напоминало Майкла Джексона – по духу происходящего… И эта вот особенность, – она воспринималась однозначно со знаком «плюс», мы все любили и гордились, что, вот, она наша местная такая хорошая. Но, понимаете, в жизни – не смотря на все эти маты, несмотря на мужа-Летова, она оставалась, так сказать, прямо чуть ли не барышней, окончившей Смольный. В Новосибирске есть один маленький город-спутник, называемый Академгородок, куда уехали из Москвы, Петербурга, Харькова и прочая – кто по политическим воззрениям, кто по пятой графе, чего скрывать, – который всегда оставался хранителем лучших традиций и Меккой: все эти новосибирские лабухи туда периодически ныряли – отдохнуть. Отдохнуть, прийти в себя. Новосибирск-то, он не шибко комфортабелен, а там кампус университетский, сделанный в подражание американским 60-х годов, там пляж шикарный летом, и там такая вольница была: они делали ядерное оружие, а им за это разрешалось ругать Советскую власть и слушать бардов. Товарищ Высоцкий и все эти Визборы-Кимы туда ехали, как к себе домой. И, собственно говоря, по большому счету, Янка Дягилева являлась продуктом вот той среды. Новосибирский рок – он в принципе двояк: с одной стороны вот этот люмпенский хэви-метал – до сих пор очень сильный… Какие-то мужики выбегали на сцену играть хэви-метал – супермодный тогда хэви-метал! Один мне показывал, – у него кольчуга была самодельная. Я говорю: «Как ты ее сделал?» – он говорит: «Да я токарем работаю, а еще на бас-гитаре хард-рок играю, ну вот и наслесарил себе…» Самый главный хит звучал что-то типа: «Рэмбо – яростный злодей!» – про Рэмбо песни. Про Сильвестра Сталлоне пели… Панки – тоже люмпенского происхождения, не будем идеализировать. И с другой стороны – небольшое течение, эта вот свежая струя, те, кто пел и думал, – это была Дягилева, это был Гнедков… я всерьез говорю «был». Его спасла фру Громина, дочь очень известного джазового гитариста, в свое время выехавшего в Данию и женившегося на датчанке*. И эта самая дочурка – когда они, молодежь Запада, стали сюда ехать, русский рок смотреть, – где-то, чуть ли не в Череповце, увидела этого Иисуса Христа, Николая Владимировича Гнедкова, открыла большие скандинавские глаза, сказала: «Николя, я вас люблю!» – и увезла его. Собственно, спасла… Его отец, Гнедков-старший – главный режиссер Западно-Сибирской студии кинохроники, благодаря его связям были сняты первые в Новосибирске клипы музыкальные, это была ИДЕЯ ФИКС, где Николай пел: «Я посторонний, я посторонний…» У Николая на самом деле удивительные стихи… То есть, наряду с тем, что здесь вот, в Дзержинском районе Новосибирска, авиастроительный завод имени Чкалова – там был еще и вот этот росток какой-то лирический, это же все лирика – что Гнедков, что Дягилева. Там что всегда было? Была хорошая поэзия, настоящая русская поэзия, в лучших ее традициях – плюс гитарно-вокально-инструментальное звучание, на волне вообще интереса к творчеству таких групп . Вот они как-то появились – и публика, я вам должен сказать, здесь к этому была не готова. Мы с ИДЕЕЙ ФИКС, когда играли на этом самом первом Рок-фестивале, играли первыми. И в промежутках между песнями – два-три жидких хлопка: люди, которым за тридцать, те хлопали. Стоя. А большая часть зала, включая галерку, просто скандировали: «На-хуй! На-хуй!». Янку принимали лучше, но это было уже позднее, когда начали вслушиваться, понимать, что «и так тоже можно». Она все равно была по-своему востребована, она бы все равно пела. Плюс – мы же все были в плену иллюзий. Когда моя мама уезжала (я тогда уже в Питере играл), она позвонила: «Антоша, приезжай, я уезжаю в Израиль» – я приехал, была пьянка отходная, она говорит: «Пойдем в ЗАГС, переделаем тебя с хохляцкой национальности и фамилии на мою, еврейскую, а еще лучше – поехали». Я тогда сказал: «Мама! Ты что?! Вот сейчас Горбачев прогонит коммунистов – тут-то все и пойдет! Нас всех начнут снимать в клипах, мы будем играть на стадионах, воспрянет русский рок…», пятое-десятое – и Яна, она, наверное, тоже этого была не чужда. Понимаете, когда человек что-то делает, творчеством занимается – до какого-то момента это можно делать на энтузиазме, на желании. Ну, год, ну, два, ну, три, – а потом все равно уже нужны аплодисменты. Не аплодисменты – так отдача, хоть что-то взамен все равно человеку надо. Ну ладно, мне – я барабанщик, ну, не получилось, Коля уехал – все равно будет с кем водку жрать, хэви-метал играть. А отдачи-то не было. Она отдала все, вот она копила, весь этот вот потенциал, она его выносила, она его сыграла – и все мы, все эти неформальные круги – мы все сидим, балдеем, действительно, мы такого не слышали: на хорошем русском языке, прекрасным голосом, это же не профессиональные музыканты с текстами, которые несут ерунду… И она это дает и дает. И тут, вот как мне это видится, наступает момент ломки. Все, нате свободу, пойте, о чем хотите, как хотите – и постепенно начинается пришествие других кумиров. Не тех эстрадных кумиров, которых мы знаем – а новых русских звезд, российских – и почему-то это оказывается ЛАСКОВЫЙ МАЙ. Тот потенциал, который был накоплен, который нужно дать людям: слушайте, люди, песни за жизнь, они про всех и обо всех! А оказалось – нет, оказалось, что востребована отнюдь не Дягилева. Мужики-то проще переживали, тот же Коля Рок-Н-Ролл: он с утра водяры зальет, каждый день – и ему все нормально, ему после спецбольницы вообще ничего не страшно, такой не повесится и не утопится. А она всего лишь девушка, которая, на самом деле, всю свою взрослую короткую жизнь провела в Академгородке, слушая бардов под гитару, – и вдруг выясняется, что «не надо». Что дальше? Муж-Летов что ли? Какой он муж? Он хороший парень, панк – флаг ему в руки. Если бы кто-то сумел вот это взять, раскрутить, – но все эти бойкие комсомольцы, они к тому времени, к началу девяностых, уже сориентировались, побросали к херам эту рок-музыку и начали торговать мягкой мебелью. Плюс, конечно, неудачи в личном плане. Говорить не буду, не очень много и знаю. Я думаю, она была не чужда наркотиков, – где панки, там наркота, добрый Егорка научил всему, что сам знал. А у наркотиков есть такое свойство: их нужно потреблять тогда, когда у вас все нормально, когда вы себе можете позволить наркотики, а в тяжелый период жизни – не надо этого делать, надо бороться. Если мы попытаемся наркотиками заглушить свои проблемы, мы получим суицид. Как, кстати, закончил жизнь скрипач, пианист и аранжировщик группы ИДЕЯ ФИКС: 22 июня аккурат залез в петлю… И она исчезла из поля зрения, где-то на полгода – все была, была, вот есть, о, Янка, клево, Янка, на тебе косяк, ты нам спой песню, – а потом всплыла. В Ине. Грубо говоря, она была поэтесса – ну, не Марина Цветаева, но поэтесса, которой выдался случай свои стихи взять, вынести людям – и после каких-нибудь люмпенов с их хэви-металом все равно зал взять, чтобы в зале зажглись зажигалки… И она это сделала. И, как мне кажется, причина ее ухода – в этом, она просто прочувствовала ситуацию: грядет Большое Говно. По большому счету. Я по-другому не могу расценивать ситуацию, даже просто сравнивая тот рок, который появился тогда и то, что появляется сейчас. А у поэтов есть дар предчувствия, все-таки. Не было выхода. Она русская женщина, ей некуда ехать, некуда бежать, принца, который бы увез, как Колю его датская принцесса увезла, тоже не было. Может быть, если бы какой-нибудь нормальный мужик появился у нее, нормальный… Их ведь тоже по пальцам перечесть – нормальных-то, который бы понял, что это такое – может быть, все и было бы по-другому… 6.10.1999, Новосибирск. *Ддочь Николая Громина, джазового музыканта, эмигрировавшего в 70-х в Данию.