Из интервью: «Тюменские конструкции. Инструктор Неумоев размышляет и вспоминает»

Неумоев: …И я так и исполнил. Первый раз эту вещь* на флэту у какого-то музыканта, я сейчас его, к сожалению, не помню, такой психоделик, который и с Селивановым писал проекты. С.: Это не Вадик Кузьмин, часом? Н.: Нет, не помню. С.: Может, Валера Рожков? Н.: Нет, не помню, на точке в Академгородке… Да, наверное, это Валера Рожков… И у него на флэту там был Дима Селиванов, еще живой, и Янка была, (говорит тише), и мы там такой сейшенок запалили для себя… И каждый там свои песни, собственно, и спел. Всем очень понравилось – и Летову, и всем. (…) М.: Про Янку расскажи... Н.: Про Янку? Гм, гм… Ну, что… А что, собственно, про Янку, именно-то что? М.: А что тебе в голову приходит. Вот я сказал: «Янка»… (Пауза. Ромыч судорожно пьет чай большими глотками). Н.: Я даже не знаю, что сказать… Я и про Селиванова ничего – только упомянул, и не стану говорить… И про Янку ничего не стану говорить, потому что о мертвых – либо хорошо, либо ничего… М.: А по текстам? Вот ты что-то брал от нее? Ведь под влиянием Летова ты был, я не знаю, идеологическим или еще каким… Н. (быстро): Нет, ну как – «под влиянием»… И он под моим влиянием был! Любая личность… энергообмен происходит, когда люди соприкасаются плотно и пытаются друг друга понять всерьез, то это нормально. Обмен всегда происходит, и часть качеств каких-то перетаскивается… Ну, и (чуть улыбается) часть каких-то Янкиных не качеств, а, скажем, некоего такого… (произносит совершенно по особенному) эмоционального такого состояния, может быть, тоже перешла... М.: То есть более обостренного, так бы ты это состояние назвал? По сравнению со своим? Н.: (слегка мрачнеет): У Янки? Ну, конечно, как и у всякой женщины, оно более обостренное. То, что мужчина может пережить умом, она обычно переживает сердцем (нервно усмехается)… Это, конечно, факт. Сергей Гурьев (С.). Михаил Тимофеев (М.) «ЭНск» №2(38)/1994 *«Все Пройдет» Из рецензии: «ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ. Смертное» …Кстати, Летовская запись Неумоевских песен, возможно, и подстегнула Ромыча отобразить свое исполнение. Уж очень он был зол на Егора за самоуправство, до сих пор с изданием ГО – ИПВ разобраться не могут. А еще – тревожная весна 1991 года, ожидание чего-то нехорошего, закончившееся в мае настоящей трагедией – гибелью Янки. Может, это и сделало «Смертное» таким: драйвовым, отчаянным, кровоточащим – и подлинно настоящим, реквиемом по оставшихся в живым и плачем по уходящему. Одним словом – смертным… Алексей Коблов «Свистопляс» (Москва) №2/2000